75 лет Лаборатории ядерных проблем

Как молоды мы были...

Из воспоминаний ветеранов лаборатории

"Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд неподкупный знаком..." И слова, и настроение этой песни-воспоминания удивительным образом резонировали с чувствами ветеранов лаборатории, собравшихся за круглым столом в мае 1999?года, чтобы вспомнить атмосферу первых дней запуска самого большого в мире ускорителя, первых экспериментов на нем, первых проб и ошибок, первых научных результатов...

В.П.Дмитриевский: У меня работа начиналась еще в Москве, в Курчатовском институте, в 1948 году. Мы выясняли, работает или не работает принцип автофазировки. Соответственно, в Курчатовском институте был маленький циклотрончик, примерно 20-сантиметровый, на его основе был сделан фазотрон. Это была группа Мещерякова, в которую я пришел еще студентом. А здесь, в Дубне, я появился в том же 1948 году, здесь уже построили первый корпус, монтировался магнит, многое уже было сделано. Хорошо запомнился М.Г.Мещеряков. В это же время в Америке заработал 184-дюймовый фазотрон. Эти материалы уже были опубликованы. Но М.Г. считал: Беркли - это Беркли, а мы должны сами научиться. Ведь если что-то опубликовано, к примеру, в статье, это еще не значит, что это можно повторить.

Б.И.Замолодчиков, В.П.Дмитриевский и В.П.Джелепов во время обсуждения вопросов
по сооружению циклотрона со спиральной вариацией магнитного поля

Ю.Н.Денисов: Я приехал сюда в октябре 1950 года на преддипломную практику. Ускоритель уже работал, и уже готовилась его реконструкция с 5 на 6 метров. Было очень интересное начало. Я попал в сектор М.Ф.Шульги, очень интеллигентного ленинградского ученого. В первый же день он поставил передо мной задачу - измерение магнитного поля при помощи ядерного магнитного резонанса. На этом я защитил дипломную работу, а потом кандидатскую и докторскую. Вот какие глубокие подходы были заложены в его понимании развития науки. Поэтому мои первые воспоминания - это встреча с такими людьми, звездами науки. И весь климат в городе, тогда это был не город, а маленький поселочек, был пронизан высоким интеллектом, и это, наверное, повлияло в конце концов на всю атмосферу в коллективе на долгие годы. Сначала в ГТЛ, а потом в ЛЯП. Так формировались и отношение к науке, и человеческие взаимоотношения в нашей лаборатории. Он, этот климат, и с самого начала был особый, и сохраняется до сих пор.

А.А.Тяпкин: Я приезжал сюда как командировочный - из института Курчатова, лаборатории №2. Первый раз в 1949 году, перед дипломом, пригласил меня М.С.Козодаев. Если создание ускорителя было всесоюзной стройкой мирового масштаба (такого ускорителя с такой энергией нигде в мире не было, он был построен и запущен в короткий срок), то физика высоких энергий для всех была делом новым. Мы были как котята, причем все. И наши руководители тоже. Но была атмосфера: свобода действий. И то, что выросли такие экспериментаторы, как Б.С.Неганов, - было возможно только в этой атмосфере.

Реконструкция синхроциклотрона в сильноточный фазотрон (установка "Ф"). 1981 год

Б.С.Неганов: В первый же месяц, через год работы ускорителя, Мещеряков запрятал нас в камеру, там надо было выкладывать свинцовый пи-мезонный канал, ставить эмульсии. Ну а потом мы начали первыми осваивать в Институте сцинтилляционные счетчики - штучная работа, первые изделия. Так начиналась сцинтилляционная техника, очень успешно научились измерять сечение. Лев Маркович Сороко активно в этом участвовал. Мы с ним делали измерения Фарадея, надо было учесть массу поправок. Но то, что мы тогда закалибровали, за полвека никто не исправил. Точность, думаю, и сейчас не лучше.

Самое интересное явление, в наблюдении и исследовании которого мне пришлось участвовать, - это обнаружение резонанса 3/2 при исследовании рождения пионов в реакциях взаимодействий протонов с протонами. До реконструкции у нас был только намек на это явление, а после реконструкции, когда получили 660 событий, это уже было четко видно. А дальше - обратная реакция, предложение Лапидуса было реализовано. Это была яркая работа, предлагали оформить ее в виде открытия, но потом мы запустили это дело…

Еще была почему-то у меня страсть к мезонам. Захотелось иметь хороший поляризованный пучок. О.В.Савченко был у меня еще студентом, и первые работы с мезонами мы с ним делали. Ну а следующий шаг - поляризованные мишени. Ускоритель, считалось, - верх совершенства, а приборная техника отстает. Короче говоря, мои интересы в основном всегда были в технической области.

Л.М.Сороко: Впервые я приехал в Дубну 22 июня 1949 года, а в штате с 15 марта 1949 года, с того времени, когда все хозяйство Мещерякова было выделено из лаборатории №2 в самостоятельную организацию, впоследствии названную Гидротехнической лабораторией. Конечно, та физика, которая становилась здесь, в Дубне, имела предшествующую историю, и в этом плане, я считаю, главную роль сыграл М.Г.Мещеряков. А об "объекте" на Волге я услышал, когда был здесь на практике как дипломник в 1947 году. На преддипломной практике я оказался у Мещерякова, он поставил вопрос так: есть ускорительное дело, а есть физика. Я начал заниматься физикой. Это были серьезные исследования, которые группа Мещерякова проводила на ускорителе Немёнова. Отличительная особенность Мещерякова: он не заставлял молодых сотрудников проходить стадию мытья пробирок. Если у тебя были идеи, ты был готов работать, он давал тебе самую трудную работу, но и спрашивал соответствующим образом. Вот эта его особенность и послужила основой тому, что мы, физики, окончившие МИФИ, получили базовую подготовку для начала работ на ускорителе. Вторая компонента - это дисциплина, бдительность, ответственность и высокая организованность всех сотрудников. Нас, студентов, инструктировал в лаборатории №2 С.Т.Денисов. Он работал в первом отделе у Курчатова. Такую же строгую дисциплину он соблюдал, когда работал в Дубне. Это был один из факторов того, что порядок, ответственность в Лаборатории ядерных проблем были выше, чем в любой другой…

Ю.К.Акимов: Я диплом делал в Ленинграде, где начальником был человек с тремя звездочками, полковник КГБ. Меня там оставляли. Мол, раз попал к нам - то всё. Квартиру давали. Но у нас было две кафедры - математика и электроника. И я написал письмо: пошлите меня куда угодно, но по электронике. И меня послали сюда. Когда я пытался узнать что-то об объекте Мещерякова, никто ничего не говорил. Это был март 1953 года, и кто-то мне сказал: "А знаешь, там собираются делать мезонную бомбу". Я не знал, куда попал, была ограда - первое и главное впечатление. Кто здесь тогда работал? Был Борис Степанович Неганов и Юрий Михайлович Казаринов…

А.Т.Филиппов: Первый раз я приехал в Дубну с Тяпкиным, Синаевым и другими вместе с Козодаевым. Он нас агитировал здесь поработать. Здесь у нас была камера Вильсона, магнита не было, он находился в институте Курчатова. Поставили мы всё сюда, чтобы использовать рассеянное магнитное поле ускорителя. Фон был большой, работать трудно. А в 53-м году нас окончательно перевели сюда. Конечно, первое время мы были недовольны тем, что нас, помимо нашей воли, буквально насильно сюда направили. Но нам сказали: "Не переедете добровольно, тогда пеняйте на себя..."

А.Т.Василенко: Пришел в лабораторию в 1954 году, уже ускоритель работал, приехал с Урала молодым специалистом, и буквально с первых шагов столкнулся с той особенностью атмосферы, о которой уже говорилось, - необычайная доброжелательность, взаимоподдержка и отсутствие прессинга. Вот приходит молодой специалист, еще необстрелянный, который ничего еще по сути не имеет, кроме диплома, в конструкторское бюро, и благословляет его Николай Иванович Фролов... А прием исключительный, как будто пришел в свою родную семью...

Что было, то было. Конструкторы всегда работали на физиков, взаимоотношения были исключительные, и не только с учеными, но и с производственниками, мастерскими. Было слово "надо". Никто никого не подгонял. Возможности были тогда ограниченные, оборудование простое, скромное. Но, тем не менее, делали очень тонкие и сложные вещи. Никогда вопрос так не ставился - не хватает того и того, наверное, не получится. Надо - значит будем думать, искать решение. Думали конструкторы, ученые-физики. Думали рабочие. И создавали. Электронную модель ускорителя, который теоретически нельзя было сделать, - сделали.

Что было, то было… Почему? Да потому, что была общая атмосфера важного дела. Искали решения, а когда их ищешь - они приходят, даже тогда, когда, казалось бы, сделать нельзя. Вот это я хотел бы особенно отметить. Начинали с простейших вещей - вертушка-подставка и т.д. А потом более сложные вещи. Вывод пучка в ферромагнитный канал. Дальше больше, вплоть до того, что стали создаваться по сути промышленные установки: пропановая 200-литровая камера и другие полностью родились от идеи до воплощения. И, наконец, ускорители.

Наш коллектив жил интересной, замечательной жизнью. Вот я сейчас пенсионер, ушел, как говорится, в запас. Но у меня нет такого чувства, что я зря прожил свою жизнь. Наоборот, я считал, что всегда был на передовом крае чего-то интересного, необычного. И есть полное удовлетворение, что жизнь прожита правильно.

В.И.Смирнов: У нас сейчас праздник - снова после долгого перерыва заработал ускоритель. К сожалению, есть дефекты. И меня поразило, что старые кадры, которые пришли на работу в 50-е годы, всё те же - например, электромонтер Александров, несмотря на ночное время, выходные, сидит часами, делает резервные блоки. У людей старой закалки сохранился тот задор, ответственность, которые были заложены в те давние годы. Вот это меня радует. Все службы, в том числе и энергетики, представляли одно целое. Мы не считались ни со временем, ни со своими личными интересами во время обслуживания этого уникального ускорителя.

Н.Т.Грехов: На примере конструкторского бюро можно продемонстрировать доброту и терпимость, которые были присущи коллективу нашей лаборатории. Ни для кого не секрет, что начальник КБ Н.И.Фролов последнее время не мог исполнять обязанности, его обязанности в полном объеме выполнял Алексей Тихонович Василенко, не являясь номинально начальником КБ. Никаких эксцессов не было.

О.В.Савченко: Что было необычного в то время? Какая-то неограниченная свобода поиска. Можно было выдвигать идеи, докладывать, их серьезно обсуждали: могли отвергнуть, могли принять. И если принимали, то обеспечивали ресурсами. Мне повезло с самых первых дней. На волне атомного проекта возникли такие оазисы, как Дубна, где была максимальная свобода научного поиска. Это было необходимо, иначе ничего бы не получилось. И было хорошее финансирование. Была уверенность, что мы занимаемся очень важным и нужным делом для страны, для науки.

Моя первая работа была сделана именно в такой атмосфере. Мне удалось сделать сцинтиллятор из нитей для люминесцентной камеры. В то время была очень важная проблема - треки частиц, причем с высоким пространственным и временным разрешением. При этом камера должна быть управляемой: она должна считать не всё, а только то, что нужно физику. Я предложил и реализовал свою идею в течение года. Это камера объемом два литра, набранная из сцинтилляционных нитей длиной 20 см. Камера была создана, стала работать, но из-за режима секретности эту работу нельзя было напечатать. Надо сказать, что М.Г.Мещеряков считал эту конструкцию несерьезной. Но буквально через два месяца после семинара, на котором я докладывал об этой камере, в американском журнале появилась статья о создании в Америке точно такой же камеры. После этого отношение изменилось, но приоритет оказался у американцев. Эта была запоминающаяся работа, хотя потом появились искровые камеры, пропорциональные, это было отодвинуто на долгие годы, но сейчас к этой идее опять возвращаются на новой основе. Поэтому у меня очень хорошие воспоминания о первых годах работы. Потом было много других методических разработок - изотропная разрядная камера, целый цикл физических измерений, но первая работа всегда незабываема.

Из сборника "Первый ускоритель Дубны". 1999 год
Фото из архива ОИЯИ Павла ЗОЛЬНИКОВА, Николая ГОРЕЛОВА и Юрия ТУМАНОВА