Современные мемуары

Виталий Пронских

Коллизии протонов
в контексте русско-американских взаимодействий

(Продолжение. Начало в № 3.)

Матрешки в Фермилабе

Большая современная лаборатория по физике элементарных частиц, будь то европейский ЦЕРН, американский Фермилаб или расположенная в России международная Дубна, - сложная социально-техническая система, организм, который практически невозможно понять постороннему, как ни старайся. Горят разноцветные лампочки, мерцают экраны десятков мониторов с цифрами и графиками, стоят внушающие суеверный страх обывателю огромные устройства высотой в несколько этажей; шипит, разливаясь, жидкий азот. И среди всего этого суетится молодежь, степенно прохаживаются сотрудники постарше, спешат куда-то, стоят, сидят, бойко обсуждая что-то на почти эзотерическом для несведущего наречии небольшие группы людей.

Когда я впервые много лет назад оказался в Фермилабе, что под Чикаго, американская лаборатория поначалу поразила особой западной рациональностью своей организации и напряженностью будней: с утра до вечера чередой идут совещания, сотрудники экспериментальных и технических подразделений докладывают свою работу коллегам, получают от старших в иерархии новые исследовательские задания, спешат их исполнять; только высшая интеллектуальная элита - немногочисленные теоретики располагаются отдельно, в уютных звукоизолированных кабинетах третьего этажа и существуют в своем особом ритме; их задача - невидимой рукой направлять всю суету лаборатории в осмысленное русло. Все живет чинно, собранно и организованно.

А в середине дня - обед, своего рода ритуал, когда сотрудники собираются группками с коллегами или знакомыми за столами в атриуме поговорить о жизни и делах и незамысловато перекусить. Отдельными группками сидят и судачат русскоязычные, отдельными - итальянцы или китайцы; люди, беседующие за обедом по-английски как на втором, неродном, языке, общаются в основном с такими же, а тем, у кого этот язык родной, интересно вместе. Только немногие американцы-экспериментаторы старшего поколения - те, кому двадцать-тридцать было в семидесятых годах прошлого века, - не всегда соблюдают эти неписаные иерархические правила и понятия и, подсаживаясь, способны поддерживать непринужденную беседу практически в любых компаниях; это одни из самых приятных людей в лаборатории как в личном общении, так и в профессиональном, носители старых, уходящих традиций.

Уже при самом первом посещении столовой Фермилаба я невольно бросил взгляд на один из столов в центре кафетерия, такой большой, что ни одна компания обедающих не могла его оккупировать целиком при всем желании. А на поверхности столешницы были изображены маслом... семь хорошо узнаваемых персонажей - розовощеких матрешек в кокошниках, ведущих хоровод. Ничего ровным счетом в нынешней лабораторной жизни не напоминало о сколь бы то ни было тесных связях с русской культурой, да и вообще каком-либо интересе к ней - и вот, пожалуйста, хоровод матрешек в самом центре атриума. Символика стола поразила своей инаковостью, неорганичностью с тем почти фордовским конвейерным ритмом лаборатории, который его окружал. Стол попал сюда словно из другого времени и мироздания, свалился откуда-то с другой планеты. Ведь десятки стран сотрудничают с Фермилабом, и весь приезжающий туда остальной мир мечтает поначалу привнести кусочек чего-то своего, обратить на себя внимание, выделиться. Но все это, как правило, вскоре тонет и нивелируется во всепоглощающей американской культуре, стать частью которой в конечном счете мечтает всякий попавший сюда, становится трудноразличимым.

Так как же получилось, что, оказавшись среди культурных символов и смыслов всех остальных стран, на самое видное место в лаборатории встали русские матрешки? Не только сотрудникам, но и всему нескончаемому потоку гостей-визитеров со всего мира, от простых физиков до видных научных руководителей, и заходящему на обед или за бумажным стаканом кофе в кафетерий бросается в глаза этот огромный, яркий и красочный стол; не заметить его просто невозможно. Он стоит, будто памятник иной, исчезнувшей цивилизации, как напоминание о том, что некогда здесь шла совсем другая жизнь.

И тогда, проявив искренний интерес, от старших коллег я услышал удивительную историю о группе из семи дубненских физиков (а каждая матрешка на столешнице, как выяснилось, изображала одну из их жен), которые давно, в самый разгар холодной войны, приехали в Фермилаб (в ту пору она еще не носила имени Ферми, но будем ее так называть по традиции) ставить эксперименты с рассеянием протонов. Оказалось, стол с матрешками стоит там аж с начала семидесятых годов прошлого века, пережив холодную войну, перестройку и новый виток обострения отношений. Заинтересовавшись еще сильнее, я продолжил поиски в архивах Фермилаба и расспросы оставшихся очевидцев. По мере того как я углублялся в материал, передо мной стала разворачиваться почти невероятная картина сотрудничества ученых из Дубны, которые встретили в Америке самых настоящих, верных друзей и коллег в одном лице. Они не только вместе занимались физикой. Вместе они регулярно обедали, ужинали, дружили семьями, ходили в гости и ездили в театр, совместно преодолевали препоны, чинимые их сотрудничеству чиновниками и недоброжелателями обеих стран. Преодолев все трудности, завершив целую серию совместных экспериментов и расставшись (знаменитый стол был изготовлен и подарен дубненцами американцам на память перед возвращением на родину), они сохранили дружбу более чем на сорок лет. В это сейчас трудно поверить, но они впоследствии не раз ездили друг к другу в гости даже просто пообщаться, а те из них, кто по-прежнему здравствует, продолжают перезваниваться и поздравлять друг друга с праздниками и поныне, несмотря на весьма почтенный возраст.

***

Итак, настоящее повествование охватывает тот период между 1967 и 1972 годами, когда после возведения серпуховского ускорителя в подмосковном поселке Протвино СССР в течение короткого времени сохранял лидерство в области экспериментальных исследований на ускорителях, перед тем, как оно перешло к Чикаго. Советские физики спешили использовать открывавшиеся возможности для того, чтобы проверить новые теории и идеи о взаимодействиях частиц в микромире, предлагали и выполняли эксперименты в Протвино. И авангардом были физики из международного ОИЯИ в Дубне. Одной из наиболее активных дубненских научных групп, изучавших взаимодействия частиц на ускорителях, была группа из Лаборатории высоких энергий ОИЯИ под руководством молодого ученого-физика Владимира Алексеевича Никитина, которому в ту пору было тридцать с небольшим.

Было немало фундаментальных вопросов, которыми задавались физики и которые пытались разрешить экспериментально. Например, соблюдается ли в микромире принцип причинности, может ли следствие наступить прежде вызвавшей его причины? Их устройство, которое было способно регулярно выпускать и перемещать поперек канала ускорителя струйки водорода так, чтобы не повредить ускоритель (в нем ведь создается безвоздушное пространство) и дать простор исследованиям, было разработано в мастерских ОИЯИ и названо "сверхзвуковой газоструйной мишенью". Мишень была крупной, но вполне транспортабельной, и дубненская группа во главе с Никитиным повезла ее для экспериментов в подмосковное Протвино на серпуховской ускоритель, чтобы испытать на невиданных до того рекордных энергиях в семьдесят ГэВ. Эксперименты в Протвино прошли успешно, и к 1970 году уникальные результаты не стыдно было уже представить мировому научному сообществу.

Встреча в Киеве

В том году в Киеве состоялась наиболее крупная и престижная в мире Рочестерская конференция по физике высоких энергий, которая проводится раз в несколько лет в разных странах и собирает всех ведущих ученых в этой области физики, которые знакомят мировую научную общественность с последними результатами, открытиями и достижениями. Никитин приехал туда из Дубны, чтобы представить в Киеве результаты экспериментов его группы на серпуховском ускорителе. Его доклад, относившийся к неизученной области энергий, вызвал значительный интерес не только физиков из СССР, но и иностранных участников, которые засыпали его вопросами. Но наибольшую заинтересованность проявил молодой (тридцати с небольшим лет) физик-экспериментатор из США Эрнест (Эрни) Маламуд. Эрни подошел к Никитину сразу после доклада и продолжил заинтересованно расспрашивать того о деталях эксперимента, особенностях техники, устройстве газовой мишени и анализе данных.

Эрни сразу понравился Никитину. В его общении не было ни отстраненности, ни высокомерия, нередко ассоциирующихся с образом западного человека. Возможно, дело было в молодости обоих ученых, так как молодым людям, над которыми не довлеет груз негативного опыта, проще найти общий язык. Разговор затянулся и перешел с технических деталей на общие интересы и увлечения. Физики вышли из зала заседаний и пошли прогуляться по улице. Дело происходило в богатом памятниками архитектуры Киеве и, прогуливаясь по городу, ученые разговорились об истории и архитектуре - сферах, которые, как оказалось, живо интересовали обоих. Постепенно в разговорах выяснилось, что у Владимира и Эрни гораздо больше общего, чем различий, несмотря на то, что выросли они в совершенно разных странах. Два факта показались примечательными Никитину и дополнительно упрощали общение: оказалось, что ранее, в 1961 году, еще совершенно молодым человеком Маламуд уже посещал Советский Союз, то есть был немного знаком с культурой страны (к сожалению, уже в наше время в беседе со мной Эрни не стал комментировать цель своей первой поездки; возможно, она была исключительно личной). Кроме того, как выяснил тогда же Никитин, Эрни немного понимал русскую речь, хотя сам практически не говорил. Сейчас, спустя много лет, с позиций внешнего наблюдателя, Маламуда по его тогдашнему поведению можно было бы охарактеризовать как классического "научного атташе" - посредника, инициативно устанавливающего научные контакты в период политической напряженности. Но тогда оба физика были молоды, и Никитину все показалось очень естественным.

То ли молодость, то ли сходство характеров и интересов послужило тому причиной, но за десять дней конференции Никитин и Маламуд сдружились. Все свободное от заседаний время проводили они в городе, прогуливаясь по Крещатику или вдоль берега Днепра и обсуждая попеременно физику, историю и искусство. Казалось, Маламуд мог заинтересованно поддерживать беседы на любые темы, интересные для Никитина. Разговоры о физике оказались весьма продуктивными. Эрни интересовался экспериментами в Протвино и, в свою очередь, рассказал Никитину, что в Батавии под Чикаго (как раз там, где Маламуд работал) строится ускоритель Главное Кольцо, который через каких-то пару лет побьет серпуховской рекорд и выйдет в область недостижимых ранее энергий. И тут мысль, казалось, осенила собеседников одновременно! А что, если взять дубненскую газовую мишень, столь хорошо зарекомендовавшую себя в Протвино, привезти в Батавию, установить на Главное Кольцо и провести такой же эксперимент в США? От масштаба замысла у них перехватило дух. Да, в конце 1960-х на серпуховской ускоритель уже приезжали американцы, группа Даррела Дрики, и проводили там эксперимент вместе с дубненским физиком Эдуардом Цыгановым и его командой. Опыт сотрудничества был успешным, и его можно было бы повторить. Однако чтобы дубненцы (да и вообще люди из СССР) со своей мишенью ставили эксперименты в Америке - такого еще не было. Но как все это организовать, удастся ли пробить административные барьеры? Молодость придавала оптимизма. Первое, что требовалось сделать для успеха предприятия, - заручиться поддержкой руководства как американской лаборатории в Батавии, так и международного ОИЯИ в Дубне.

(Продолжение следует.)