К 100-летию академика Л.Д.Ландау

22 января исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося ученого Льва Давидовича Ландау. Научная сессия Отделения ядерной физики РАН, посвященная юбилею, проходила в Москве 22-23 января. В ней приняли участие и ученые ОИЯИ. Ведущие физики-теоретики России выступили с докладами, посвященными великому научному наследию Л.Д.Ландау. Сегодня в память об ученом мы публикуем фрагменты очерка Ярослава Голованова из его научно-популярного сборника "Этюды об ученых".

В детстве Леву Ландау можно было назвать вундеркиндом. Но вундеркинды часто как-то перегорают к зрелым годам, их совсем юное дарование быстро отцветает, вянет, как экзотический цветок. В школе Лева шел из класса в класс так стремительно, что уже в 13 лет окончил десятилетку. Сразу в университет его не приняли по молодости. Он выждал год и все-таки прорвался через все препоны приемной комиссии. 14-летний студент занимается сразу на двух факультетах: физико-математическом и химическом.

В 18 лет он публикует свою первую научную работу, став внештатным аспирантом физико-технического института у "папы Иоффе": "папу" не смутило, что аспирант еще не окончил университет. В 19 лет Ландау получает диплом, в 21 год по командировке Наркомпроса уезжает для продолжения образования за границу.

Сразу он попадает в круговорот новых физических идей. Он знакомится с такими же молодыми тогда, как он, а ныне такими же знаменитыми Гейзенбергом, Паули, Пайерлсом, Блохом, Вигнером. Их общим учителем был Нильс Бор.

- Да, Бор... - говорил Ландау. - Почти каждый день мы собирались в его институте в Копенгагене и спорили, спорили без конца. Впрочем, это не споры были - это была форма творчества, может быть, одна из высших форм...

В 1932 году Ландау возвращается на Родину и возглавляет теоретический отдел Харьковского физико-технического института. А ему только 24 года, этому известному уже теоретику...

В 1934 году без защиты диссертации Ландау присваивают степень доктора наук, год спустя - звание профессора. Он уже автор "Диамагнетизма металлов" - работы о поведении вырожденного идеального электронного газа. Это новое направление в науке, и очень скоро предмет его исследований физики всего мира назовут "диамагнетизмом Ландау". Затем он исследует ферромагнетики, а в 1936-1937 годах публикует фундаментальные работы - "Теория фазовых переходов" и "К теории фазовых переходов".

В работах были рассыпаны идеи, быстро и горячо подхваченные другими. Вокруг молодого харьковского профессора образуется круг единомышленников - будущая "школа Ландау". Он читает лекции в механико-машиностроительном институте и университете. Из уст в уста передают студенты весть о невиданно строгом профессоре...

В 1937 году Ландау переезжает в Москву, чтобы навсегда связать свою жизнь с Институтом физических проблем.

В 1938 году Ландау (совместно с Ю.Б.Румером) публикует работу "Лавинная теория электронных ливней". И с этого времени поистине лавинно множатся работы замечательного ученого. В годы Великой Отечественной войны рождается всемирно известная теория, объясняющая свойства необыкновенной жидкости гелий-II.

Трудно найти область физики, которая не интересовала бы его. Низкие температуры и турбулентность, акустика и теория плазмы, горение и энергия звезд, квантовая теория поля и нейтрино...

7 января 1962 года на Дмитровском шоссе под Москвой маленький "Москвич", идущий в Дубну, столкнулся с тяжелой грузовой машиной. Окровавленный, с разбитой головой и чудовищно искалеченным телом, Ландау был срочно доставлен в Москву. И в тот же час физики всех стран восстали против смерти Дау, как называли его физики всего мира. Мы часто пишем о научных подвигах знаменитых ученых. В те дни они совершили подвиг дружбы...

После этой катастрофы Ландау уже не работал. Несколько раз он приходил в институт, сидел у письменных столов своих коллег и друзей, с завистью глядя на незнакомые обложки новых книг, стопки исписанной бумаги, искусанные карандаши - на этот скупой и неэффектный мир теоретиков, единственно желанный для него мир. О, в науке это чудовищно огромный срок - пять лет! Он просил не говорить с ним о его науке. "Я отстал", - говорил он, может быть, сам не понимая, как странно звучат эти слова из его уст - уст человека, вся жизнь которого была жизнью первопроходца: никогда в науке Ландау не шел по чужим следам.

Ландау написал немало учебников, многие большие физики называют его учителем... В жизни этому человеку была органически чужда поза. Он был необыкновенно находчив, остер на слово, оригинален в сравнениях и неожидан в выводах. Но он никогда не пускал пыль в глаза, не строил из себя всезнайку, неискренность - соседка лжи - была абсолютно чужда этому человеку.

Я не сказал бы, что Ландау был скромен. В нем вовсе не было той обиходной скромности, которую мы в нашей жизни часто путаем с застенчивостью. Он говорил о себе мало не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что ему это просто было неинтересно. Но когда он говорил, он никогда не принижал себя, он знал себе цену, знал, как она высока, но относился к этому обстоятельству с достойным спокойствием, без суетни и мельтешни.

Помню, однажды разговор зашел о Нильсе Боре, который незадолго перед смертью приехал в Советский Союз и несколько дней гостил у Ландау на даче под Москвой. Когда Бор уехал, Дау сказал жене:

- Ты можешь гордиться всю жизнь: ты принимала в своем доме великого человека.

- Но у вашей жены есть уже опыт обращения со знаменитыми физиками, - вывалил я такой неуклюжий комплимент, что самому стало стыдно.

- Ну, разве можно сравнивать?! - искренне изумился Ландау.

- После смерти Бора многие газеты на Западе называли вас первым теоретиком мира.

- А что они в этом деле понимают? - отмахнулся Дау и сказал очень серьезно: - Нет, я не первый. - Потом вдруг обернулся: - Но я, пожалуй, в первой пятерке. - И засмеялся. - А разве плохо быть в первой пятерке?

- А кто же, по-вашему, первый?

- Гейзенберг, - сказал он твердо. - Как-никак он придумал квантовую механику. Поверьте мне, это совсем не детская игрушка - квантовая механика...

Ценность человека определялась для Ландау делом, которое этот человек сделал. Не званиями, премиями, популярностью - только делом. Если речь заходила о человеке, неизвестном ему, он сразу спрашивал: "А что он сделал?" Уже сделал...

Он не очень верил в обещания. Благие помыслы - прекрасная вещь, но нередко встречаем мы людей, у которых обещания подменяют саму деятельность и привлекательный план на будущее становится вроде бы уже делом настоящего. "Вы мало работаете", - наверно, это самый тяжелый упрек ученикам, на который был способен Дау.

"Без любознательности, - писал Ландау, - нормальное развитие человека, по-моему, немыслимо. Отсутствие этого драгоценного качества зримо при всяком столкновении с куцым интеллектом, со скучным старичком любого возраста".

Трудно представить человека столь ненасытной любознательности, какая была у Ландау. Его интересовало все: что нового в политике, что показывают в кино, дали ли результаты реформы средней школы, как делают газету...

В самом Институте физических проблем, в институте, которому Ландау отдал тридцать лет жизни, остроумие - признак "хорошего тона", определитель морального здоровья, юмор там - средство воспитания, сатира - острое орудие товарищеской критики.

Последний раз я видел Льва Давидовича у него дома в день, когда отмечалось его 60-летие. Пришли гости. Знаменитые гости, "звезды" советской физики: П.Л.Капица, И.К.Кикоин, А.И.Алиханов, А.Б.Мигдал, А.А.Абрикосов, Э.Л.Андроникашвили. Много в тот вечер шутили, вспоминали разные проделки юбиляра. Потом он извинился и оставил гостей, поднялся к себе в кабинет, лег. И веселье как-то сразу заглохло.

Примерно через три месяца, 2 апреля 1968 года, Ландау умер. Оторвавшийся от стенок сосуда тромб вызвал смерть неожиданную и быструю. Он поразил Дау как шальная пуля. В тот день академик А.Б.Мигдал написал: "Умер один из удивительнейших физиков нашего времени. В наш век специализации науки это был, быть может, последний из ученых, занимавшийся всеми областями теоретической физики". Мне кажется, это очень точно сказано. Вряд ли можно назвать среди ученых всего мира столь универсального физика... Но, может быть, он сидит где-нибудь в университетской аудитории, а мы еще просто не знаем, что он уже существует.