К 50-летию Дубны

У этой книги пока нет окончательного названия. Да она, собственно, еще и не написана. Так, кое-какие воспоминания, связанные с городом детства и юности, попытки восстановить в памяти рассказы отца и близких людей, понять время в их измерении. Фрагменты писем из семейного архива, из переписки с друзьями, из собственных дневников разных лет. Рассказы о тех, кого помню и люблю... Работу над материалом, которую начал в конце прошлого года, рассчитываю завершить в будущем году, чтобы книжка вышла к юбилею города, в 2006-м.

..."Ретро-град" - это ностальгический образ. Я придумал его, когда снимал цикл телепередач о Дубне - молодом городе на острове, сложенном из ледниковых моренных гряд и окруженном древними болотами. Болота исподволь засасывают, а на грядах сосны озонируют воздух.

В этом городе я родился и живу. Когда в 78-м году меня принимали в Союз журналистов СССР, редактор областной газеты, ознакомившись с документами, приподнял очки и сказал: "Обратите внимание, товарищи, Евгений Макарьевич родился в Дубне, вернулся сюда после армии, окончил заочно факультет журналистики МГУ и продолжает работать в той же газете. По-моему, это факт патриотизма". А я и тогда думал, и сейчас, что просто наше болото засасывает...

Здесь проводила школьные каникулы Юлька, я варил ей на завтрак манную кашу, а потом она в Москве жаловалась маме, что папа кормил ее кашей... без колбасы-ы-ы!..

Теперь Юлька и Андрей привозят своего сына Никиту в Дубну. Никите уже шесть, и кажется, никогда я еще в своей жизни не радовался так, как сейчас, когда у внука произносится, наконец, буква "р" - после упорных занятий с логопедом и моих бесславных попыток научить Никиту нашим студийным скороговоркам типа "Крысы в риге грызли рис". Попутно я объясняю, что "рига" - это не город, а такое место, где сушат зерно. Из которого варят кашу. В том числе ту самую, которой я в детстве кормил твою маму, Никита, - без колбасы! В доме, который... Словом, "за городом", как говорят москвичи, на даче, коей считают нашу дубненскую хрущевку жена, дочь, зять и внук, живущие в Москве.

Итак, я сижу на кухне, курю, смотрю в окно и думаю, что неплохо бы сварить кофейку. Когда кончаются спички, на помощь приходит зажигалка, в которой кончился газ, но есть искра. От нее можно зажечь конфорку кухонной плиты. Моя кухня - опыт робкой творческой жизни. Попытки дерзких мечтаний, разбивающихся о меркантильность быта.

"И уходят года, бесконечные спутники вечности... И уносят с собой расставанья и встречи, печаль или радость... Только, может, когда-нибудь, пасмурным вечером, позабыв про дневную усталость, сяду я... Будет делать мне нечего... Напишу я стихи. О старости". Совершенно неожиданно когда-то очень давно написалось и сейчас так же неожиданно вспомнилось. К чему это я? А к тому, что хотел сказать про островной наш дубненский характер. Писал когда-то уже об этом. Про улицы Дубны, которые носят имена отцов-основателей. Про наш остров, окруженный Дубной, Сестрой, Волгой, каналом имени Москвы. И однажды, пребывая в качестве гида в автобусе с группой участников какого-то семинара, для оживляжа брякнул про своеобразную психологию островитян, гениально описанную Всеволодом Овчинниковым в его книгах о Британских и Японских островах - "Корни дуба" и "Ветка сакуры". У аборигенов, как известно, собственная гордость, украшенная своеобразной островной чудинкой.

Однажды мне вспомнилось название этой книги Хемингуэя при странном стечении обстоятельств. Переправившись через канал на пароме, я пошел к Домкино (это большое село Конаковского района), подбирая по пути немногочисленные сентябрьские грибы. Было сыро и не очень приветливо в лесу. Грибы попадались редко, даже на самых лучших местах. Недалеко от Домкино, за лугами, есть небольшой лесок в низине. Грибов там не бывало сроду. Но раз уж я там оказался, решил зайти, посмотреть. Все было залито водой, моховые кочки возвышались, как острова в океане. И почти на каждой кочке... из мха торчали черные шляпки крепких мясистых подберезовиков на длинных крапчатых ножках. Когда ходишь в лесу один, а я больше всего люблю побродить в одиночестве, и набредаешь на урожайные грибные места, душа поет и требует своего озвучания. Тогда я чаще всего вспоминаю песню Суханова на стихи Шелли: "Когда лютня упала, струна звенит все слабей. Когда речь отзвучала, бледнеет память о ней...". А тут переходил от кочки к кочке, запускал руку поглубже в мягкий мох, подрезал грибные ножки и мурлыкал на какой-то несуразный мотив: "Острова в океане, острова в океане...".

Диалог из времен юности: "Ты куда на выходные?" - "Да на острова с друзьями на лодке." - "А на какой остров?" - "Да где рыбалка будет удачней. Сначала на Липню, потом, может, в Клинцы или Уходово...". Случалось нам разбивать лагерь и на Военном - он же Земляничный, этот поближе, и на Могильном, он же Святой Елены - через фарватер аккурат против Липни, и на "А", и на "Б" - названий островов в местной топонимике с избытком.

После окончания десятого класса решили несколько дней отдохнуть на природе, и кто-то из родителей выделил нам большой баркас с мотором, мотор заглох, и мы причалили к самому ближнему Военному острову. Все бы ничего, да за дровами для костра пришлось через залив переплывать. Обустроились, навезли дров, палатки разбили, и тут наши девчонки заявили: "Готовить не будем, посуду мыть не будем, мы приехали отдыхать, давайте, мальчики, трудитесь сами". От такого нахальства мы просто оторопели, отношения у нас тогда были самые платонические, то есть ничего мы от наших девчонок не хотели, и на следующий день отвезли их на Большую землю (Большую Волгу). И была у нас уха из свежепойманной рыбы, и целое ведро рисовой каши с тушенкой, которую, казалось, ели бы да ели, ан нет - только полведра смогли осилить. А чай? Забыли мы чай взять, или девчонки увезли с собой в отместку? На наше счастье, причалила к острову компания москвичей, голодных, как мы сами два часа назад. Мы их кашей угостили, они нас чаем снабдили. Эх, как славно мы отдохнули тогда сразу после школьных экзаменов, прежде чем разлетелись кто куда с нашего родного острова... Кто в институты, а кто в армию.

...Я никогда не был и уже не буду писателем (в общепринятом в России контексте: мол, не профессия, а призвание). В "Записных книжках" А.П.Чехова мне особенно дорога одна запись. "Почему твои песни так коротки?" - спросили соловья. - "Потому что у меня много песен, и хочется пропеть их миру все". Так вот, и песен у меня... Да нет, пожалуй, немало наберется. Но чтобы - все! Тогда я буду петь их, как казах в степи. Посмотрю на облако, похожее на дракона, и вспомню... Острова в океане. Услышу ласковый шум морской волны. Перенесусь в далекое детство. Защекочет ноздри запах первых дождевых капель, упавших в придорожную пыль. Вспомню всех, кого любил когда-то и продолжаю любить, пока жив. Мне захочется, чтобы они оставались живыми в этих записях, независимо от того, продолжается ли их физическое присутствие в этом реальном мире.

В каждом благом деле должно быть немножечко игры. На блаженных тропических островах, где пища растет над головами, одежда не нужна и знойные креолки распевают зажигательные песни, вся жизнь - игра. Не случайно именно туда поместили участников популярной телеигры в "последнего героя". На нашем острове, где две недели лето, а все остальное - весна-осень-зима, голышом не попрыгаешь. Поэтому аборигены здесь застегнуты, как правило, на все пуговицы, чтобы не быть застигнутыми неожиданным северо-западным ветром, от которого даже в июле становится зябко. Такая строгая форма одежды не очень располагает к душевной открытости, но потребность в самовыражении все равно находит выход - у каждого свой. В Дубне живут прославленные воднолыжники и дипломированный яхтенный капитан, мастера спорта по туризму - альпинисты, водники, первопроходцы маршрутов высших категорий сложности, и обладатель "Хрустальной совы" телеклуба "Что? Где? Когда?".

Подстать своим старожилам и сам город. Раньше заезжие журналисты любили подмечать здесь парадоксы, к которым местные жители давно привыкли. Рядом с кафе "Огонек" - пожарная команда. На берегу реки Волги - бассейн "Архимед". Правый и левый берега этой реки, делящей город на две части, соединяет... тоннель, прорытый под камерой шлюза № 1 канала имени Москвы. По сосновым веткам прямо в городе прыгают белки. Лоси иногда переплывают Дубну и появляются прямо в городе. Однажды окна спортзала даже пробил глухарь - птица, которая живет обычно в глухих еловых и сосновых лесах. Нет-нет да и появится где-нибудь на окраине Дубны лисья семейка. В пойме Черной речки на небольшом озерце еще совсем недавно жили бобры. Ей Богу, я ничего не придумываю - рассказываю только о том, что сам видел. Воспитанное во мне за долгие годы уважение к факту не позволяет привирать там, где в этом нет нужды. Действительность в этом плане далеко оставляет за собой досужие вымыслы. На днях встретил знакомого, который прогуливал двух лаек - своих охотничьих помощников, и он рассказал, что в городе, в районе улицы Векслера, уже не раз видел средь бела дня куницу - эта хищница старается редко попадаться людям на глаза, а тут совсем обнаглела. Натасканные на лесную дичь собаки, конечно, старательно облаяли редкую гостью.

По рассказам отца, первую осмысленную фразу я произнес, когда он нес меня на руках морозным зимним вечером. Стало быть, мне - года полтора или чуть меньше. На отце, наверное, были его любимое серое пальто из толстого драпа, черная каракулевая шапка. Кстати, был он тогда чуть помоложе меня нынешнего. Представляю и себя по фотографиям той поры. Если снизу вверх, то на ногах валеночки, потом штаны с начесом, потом черная цигейковая шубка, а в довершение всего - серый пуховый платок, которым, поверх белого льняного была укутана голова. А может, была еще "девчоночья" шапка из цигейки, а пуховый платок довершал убранство этого капустного кочешка, будучи повязан поверх шубейки. Наверное, мороз стоял трескучий, потому что из труб всех большеволжских домиков валил дым. Видимо, отец поймал мой изумленный взгляд, устремленный в небо, и сообщил, что это явление, столь меня занявшее, называется "дым из трубы". И я повторил: "Дим. Тюби". Таким образом, я впервые выразил свой детский восторг чудом природы. Наверное, это зрелище действительно не могло не завораживать - белые столбы дыма на черном небе. И эпизод этот кажется мне символичным, потому что слово сказанное, по некоторым современным представлениям, уходящим в глубь веков, представляет собой материальную силу и очень многое определяет в жизни человека.

Много лет спустя я написал в своем армейском блокноте: "Белая кошка с черным хвостом бежит по февральскому снегу. А впереди, наведенным мостом, высится черное небо...". Однажды, во время учебной тревоги, я потерял в подземном коридоре нашего радиотехнического центра наведения ракет блокнот, помеченный еще в сержантской школе: "Курсант Молчанов. 26-й взвод, вторая батарея". Заветный блокнотик был в черной обложке и такой маленький, какой только и мог поместиться в нагрудном кармане гимнастерки старого образца вместе с военным билетом. В нем бисерным почерком были записаны статьи военных уставов, почтовые адреса друзей и родственников, по алфавиту еще со времен учебки размещались статьи "толкового армейского словаря", который я начал составлять на первом году службы. Сюда я заносил и строчки стихов, рождавшиеся внезапно, как та, что здесь процитирована.

Блокнот подобрал лейтенант Шерстюк, по имени Александр, поэт и гусар, которого очень привлекли эти строки про черную кошку на февральском снеге. Он легко разыскал сержанта уже, а не курсанта Молчанова и вернул мне блокнот вместе со скупой мужской и одновременно профессиональной похвалой по поводу случайно прочитанных строчек. Шерстюк тоже писал стихи, и они мне понравились, когда после этого столь занятного знакомства мы с ним сиживали за стаканом чая в нашем полковом кафе или в маленькой комнатке офицерской общаги. Вообще-то столь тесная дружба офицеров с сержантско-рядовым составом срочной службы не очень приветствовалась, но Александр был не строевым офицером, а отбывал положенный срок службы после окончания инженерно-технического вуза. А когда началось движение наукоградов, я узнал, что он в Зеленограде редактирует городскую газету. Написал ему письмо, и он прислал целую подборку своих номеров с интересовавшими меня материалами. А о блокнотике и черной кошке так и не вспомнил. Очевидно, его послеармейская жизнь оказалась более богатой событиями, и для этого эпизода в памяти уже не осталось места.

(Продолжение следует)