Спецвыпуск
Вспоминают ветераны

Двадцать лет ИБР - эту дату знают "пользователи", потребители его нейтронов. Для многих из нас к этому сроку надо добавить еще лет 15, прошедших от идеи до пуска и освоения реактора. Как-то сейчас не принято вспоминать, что перед технической реализацией идеи (и для ее реализации) потребовалась большая организационная работа как внутри лаборатории, так и вне ее. Ясно, что в рамках существовавших тогда подразделений ЛНФ работа не могла быть выполнена. Решающая роль принадлежала Д.И.Блохинцеву. Насколько я знаю, именно он добивался нужных решений на высоких уровнях. И хотя он говорил, что для него "задача чисто генеральская", на самом деле было не так. У него был личный интерес в самом прямом понимании этих слов. Ему были интересны техника, технические решения. Я несколько раз участвовал в его неформальных вечерних встречах с В.Д.Ананьевым, когда он с большим интересом мог обсуждать очень частные технические вопросы. Осталось впечатление, что у Д.И.была некоторая ностальгия по активно-инженерному обнинскому периоду жизни.

Как результат его внешне-дипломатической деятельности - проектные работы по реактору были поручены такой мощной организации, как НИКИЭТ. Правда, по некоторым сведениям, все было проще: у Д.И. еще со времен первой атомной станции сохранились хорошие отношения с директором НИКИЭТ Н.А.Доллежалем, и они за чашкой чая все решили. То, что все другие проектные работы будут выполняться ГСПИ, было ясно с самого начала - в то время вся Дубна строилась по проектам этого института.

Организационная работа внутри лаборатории - создание подразделения, работающего совместно с проектантами. Не могу вспомнить сейчас, как формально это было оформлено, но фактически был назначен главный инженер проекта от ОИЯИ В.Д.Ананьев, а общее руководство осуществлял заместитель директора ЛНФ Ю.С.Язвицкий. Бесспорно, выбор этих лиц был абсолютно правильным (это подтверждает весь последующий ход работы), но общая ситуация при этом была отнюдь не бесконфликтной. Политика невмешательства, которую проводила дирекция, автоматически вела к конфликтам. Позиция дирекции, основанная на том, что время все сгладит и все само собой образуется, конечно, очень удобна для руководства. Но это тема несколько других воспоминаний.

В любом случае создание отдела ИБР-2 (так мы называли новое подразделение) было не просто полезным, но, как уже сразу стало ясно, необходимым. Конструкторы НИКИЭТ набили руку на стандартных решениях, совсем не подходящих для импульсного реактора. Сотрудники отдела ИБР-2 были воспитаны на таком реакторе (ИБР-1, ИБР-30). Получилось очень удачное сочетание двух разных опытов.

Для меня начальный период проектирования совпал с другой работой - пуском линейного ускорителя ЛИУ-30, поэтому проблемами ИБР-2 какое-то время я занимался факультативно. Но скоро стало ясно, что объем работ большой, факультатив здесь невозможен.

Надо сразу сказать, что наше сотрудничество с НИКИЭТ было очень тесным. Все, с кем мне приходилось встречаться (я работал не менее чем с 15 сотрудниками), всегда учитывали наши замечания и предложения. Сложности возникли, когда надо было решать, кто будет разрабатывать и изготовлять электронную аппаратуру для управления и защиты реактора. НИКИЭТ такой техникой не занимался, а те, кто могли, - либо отказывались, либо выдвигали невыполнимые требования.

Один из тех, к кому мы обращались, откровенно объяснил - уникальность вашей установки мне ни к чему, - гораздо выгоднее и спокойнее делать типовую аппаратуру. В конце концов решение было найдено - работа была поручена Институту ядерных исследований в Варшаве (точнее, в Сверке). До сего времени я уверен, что это самое лучшее решение. Появилось оно как результат ряда удачных совпадений - сначала мы познакомились (почти случайно) с разработанными в ИЯИ приборами и убедились в его "дееспособности". В это же время ОИЯИ стал формировать заказ на поставки оборудования из ПНР в счет долевых взносов, и В.Л.Карповский заинтересовался нашими запросами. Незадолго перед этим в СЭВ было принято решение, что ПНР занимается системами управления реакторов. Решение формальное, но все-таки решение, помогающее прохождению нашего заказа.

В.Л.Карповский поехал в Варшаву и взял с собой два листочка, на которых в самом общем виде были написаны наши требования. После этого прошло еще не менее полугода до принятия окончательного решения - работа будет вестись в Польше. Повторяю еще раз - это было самое лучшее решение. Отношение к работе наших польских коллег как при разработке, так и при изготовлении аппаратуры было максимально ответственным. Здесь не требуется особых доказательств, достаточно напомнить, что аппаратура работает уже более 20 лет.

Если говорить о том, что мешало в работе - это режимность, секретность, закрытость всего и вся. По существовавшим правилам не рекомендовалось часто ездить в одну и ту же страну (часто - это два раза в год), переписка должна была вестись по официальным каналам.

Первый запрет осуществлялся чиновниками легко, второй так же легко нами обходился - практически все время из Дубны в Польшу и обратно ездили польские сотрудники, которые и брали наши письма. Конечно, это ни для кого не было секретом, но, очевидно, везде понимали, что иначе работать невозможно.

Существовал запрет на встречу коллег из Польши с сотрудниками НИКИЭТ при их одновременных командировках в ОИЯИ. Я честно выполнял режимные требования - встреч на работе не было. Правда, один из поляков как-то заметил - мы вчера ужинали с теми, кого ты от нас скрываешь. Но если даже забыть про связи с поляками, то всеобщая закрытость делала трудными даже простые вещи. Например, для специальных датчиков потребовалось обработать керамические плитки. Кто может это сделать - неизвестно. Исполнителя удалось найти только через знакомых моего тестя. (Сама керамика была изготовлена тоже по знакомству.) Сейчас за 10 минут в Интернете можно найти не менее трех организаций, готовых изготовить и обработать любую керамику, подтвердить качество работы сертификатом и лицензией, но появилась другая сложность - условия при этом самые грабительские.

В ГСПИ вместе с другими работами по ИБР разрабатывались системы технологического контроля и электроаппаратура управления, а в НИКИЭТ - узлы самого реактора и системы его управления. Здесь, в отличие от поездок в Варшаву, никаких ограничений не было. Для трех-четырех сотрудников отдела была стандартная ситуация - не менее двух поездок в неделю. Хочется верить, что смысл в этом был, мы предотвратили ряд очень серьезных ошибок в проекте. Это не означает, что проектанты были не те что нужно. И тогда, и сейчас считал и считаю, что проектные организации Средмаша работали на очень высоком уровне, просто наши требования отличались от привычных, понять и принять их было не так просто. Это естественно в нестандартных ситуациях. И не только мы, но и другие понимали необходимость тесных связей с проектантами и часто к ним ездили. Например, с В.П.Саранцевым я познакомился и встречался не в Дубне, а в ГСПИ.

С течением времени наши интересы менялись - проектирование завершалось, все большего внимания требовали строительно-монтажные работы. Мой повседневный уровень общения стал - рабочие и бригадиры. И здесь хочу повторить сказанное выше - организации Средмаша (в Дубне это СМУ-5, МСУ-96, МСУ-97) имели очень квалифицированный персонал. Вспоминается очень конкретное лицо - монтажник В.Шилин. Его ставили на самые сложные конструкции - и никаких проблем типа "это сделать невозможно" вообще не возникало. Он, по-моему, сам искал и решал с удовольствием любые трудные задачи. Это был талант, но, к сожалению, имевший стандартную вредную привычку. Правда, она ничуть не мешала ему работать. Как это могло сочетаться - я не понимаю до сих пор.

Если следовать хронологии, то надо вспомнить следующий период - наладка оборудования и сдача его в эксплуатацию. И опять то же - Средмаш с квалифицированным персоналом. С таким персоналом легко находился общий язык. Мы были единой организацией, выполняющей общую работу. Как-то незаметно (для меня) наладочные работы переросли в пусковые по отдельным системам.

Все работы велись в полном соответствии с существовавшими правилами - проходили регулярные совещания (планерки) часто на высоких нотах и с матом, регулярно составлялись графики и сетевые планы, принимал решения партком ОИЯИ и т.д. Ясно, все это помогало, но все-таки сроки постоянно задерживались. Одновременно с ИБРом шли проектные работы по другому исследовательскому реактору - ПИК в Гатчине. Среди конструкторов ходила шутка: "До пуска ИБРа всегда полгода, до пуска ПИКа всегда пять лет". Думаю, что сроки пуска ИБРа менялись не менее пяти раз, а ПИК, по моему, пускается до настоящего времени.

Следующий этап - время пусков от стационарного до энергетического. Результатом последнего стала продолжающаяся вот уже 20 лет работа реактора на физические эксперименты.