Физики - лирики
Анатолий Сидорин
В том краю далеком...
(Окончание. Начало в №№ 18, 19.)
8.
Бессмысленно последовательно пересказывать наш разговор. Он протекал в странном ритме звучащей музыки, без инициативы и направления. Когда нам не хватало слов, она вырывала листик из своего блокнота, и мы переходили на рисунки. Не было в нашем общении и тени чувственности, но волна какой-то непостижимой близости медленно затопляла меня. То же самое - и в этом невозможно ошибиться - испытывала и она, и это наше общее жило и росло вне беседы, сообщая даже самым никчемным словам и магический смысл, и вязкость теплого сна.
Она извинилась за свой английский - только недавно начала его изучать, а иностранцы практически не бывают в этом районе и ей не с кем тренироваться, поэтому она так рада поговорить со мной. Совершенно искренне я сознался ей в том же самом: что я редко бываю за границей и мой английский плох и беден словами, но ведь отсутствие общего языка не мешает людям, когда они понимают друг друга. Я спросил, что означает по-японски ее имя. Не уверен, что правильно понял, но Яскасуга - это "желанная для своих родителей". А родители ее живут далеко-далеко, на острове Хоккайдо рядом с Саппоро. Там бывает настоящая зима, и оттуда нужно 18 часов ехать на поезде до Нигата, а потом еще три часа, чтобы добраться до Токио. Я рассказал ей, откуда произошло и что обозначает мое имя. О том, что Россия намного больше Японии, и много раз мне приходилось ездить поездами по несколько суток. О том, что я впервые в Японии и сегодня вернусь обратно в Москву, не зная, появлюсь ли еще хоть когда-нибудь здесь.
Посудина на столе забулькала, Яскасуга потушила огонек под ней, принесла большое блюдо с чашечкой соуса и извлекла из-под крышки три огромные - с ладонь величиной - плоские раковины, в открывшихся створках которых прятались крохотные тела моллюсков. Разделить трапезу со мной она отказалась, но взялась обучить меня способу употребления в пищу этого странного деликатеса. Время от времени она пополняла мой стакан свежей порцией теплого саке, а себя потчевала апельсиновым соком.
Неожиданно входная дверь отворилась, и вошли несколько серьезных официальных мужчин. Девушка тут же упорхнула из-за моего стола, прихватив и свой стакан сока. Посетители прошли в японский зал, и вокруг них оживленно засуетилась разнообразная челядь. Это мой босс, - шепнула, пробегая мимо, Яскасуга, - я больше не могу сидеть с Вами, но иногда буду подходить. Я заказал еще один стакан саке и щупальце осьминога. Исполнив заказ, она оставила на моем столике записку на листке из блокнота и исчезла за входной дверью. Я прочитал несколько строк на сером прямоугольнике и иллюзия начала трескаться и рассыпаться. Даже если бы я захотел сохранить ее прозрачную хрупкость - моей вседозволенности осталось жить лишь несколько часов: самолет из Москвы в Токио находился где-то в небе над Диксоном.
Я расплатился и вышел. Фонари и витрины еще ярко сияли, но низкие облака уже подернулись пеплом. Свернув в переулок, в ночном магазине я купил сэндвич и отправился укладывать свою сумку.
9.
Большую часть моих трофеев - битые ракушки с берега океана, всяческие рюмочки-тарелочки, чайнички и прочая дребедень, продаваемая на блошиных рынках, - пришлось отнести в мусорный контейнер, и все равно сумка получилась килограмм под тридцать. Для рюкзака это терпимо, для одной руки и дальней дороги - почти мертвый якорь. Два километра до метро я проделал только что не ползком. Все двухчасовое путешествие под и над землей прошло в страхе перед возможностью заснуть в вагоне, пропустить свою станцию или заблудится в довольно сложных переходах.
На горящих плечах плотно надутый воздушный шарик головы - таким я выпал к посадке, избавившись от ненавистной сумки у окошка Аэрофлота. Как это ни странно, но сон, с которым я героически боролся в метро, полностью улетучился. И после обеда на борту, и после того, как стюардессы раздали одеяла и опустили шторки иллюминаторов, звонкая, начисто лишенная мыслей ясность осталась главным моим ощущением. Пустая ясность, пронзительная до того, что порою казалось, что я вижу окружающие предметы насквозь.
В тележке самолетного дьюти-фри я выловил бутылку джина и зарядил в уши наушники, играющие по кругу старые советские песенки. Можжевельник на две трети разбавленный водою со льдом, звонкая пустота в голове и скрип старой пленки в ушах. Звонкая пустота в голове медленно начала мутнеть от алкоголя и, незаметно, я потерял себя в музыке и полете.
Посадка, паспортный контроль, получение багажа и таможня навсегда выпали из моей жизни. Связь времен восстановилась, когда мои туфли утонули в свежевыпавшем, чистом, но уже рыхлом снегу на выходе из аэропорта, а в лицо плюнуло горьким и сырым запахом поздней промозглой весны. Я вытащил из кармана золотую пачку с черной мордой бульдога и маленький прямоугольник серой бумаги. "I have a good time. I want to speak more and more, but I can't here sorry. Someday let's drink kikosu - it's sake's name you drink today. Thank you!! Yasukosuga". С характерным звуком закрывающейся автоматической двери покрывало майи сомкнулось у меня за спиной.