Беседы с учеными

Профессор Г.А.Ососков:
“Как важно вовремя передать эстафету”

13 февраля главному научному сотруднику Лаборатории информационных технологий ОИЯИ профессору Геннадию Алексеевичу Ососкову исполнилось 70 лет, во что довольно трудно поверить тем, кто с ним знаком. На этой неделе друзья, коллеги, ученики тепло поздравили юбиляра на научном семинаре, посвященном его многогранной исследовательской и педагогической деятельности, а мы задали юбиляру несколько вопросов.

Геннадий Алексеевич, ваша научная биография началась "холодным летом 53-го" в аспирантуре МГУ, а потом продолжилась в "таинственном" п/я 1546. Теперь об этом, наверное, можно рассказать?

После потрясений голодного военного детства события “холодного лета” 1953 года мне как-то не запомнились. Больше я помню похороны Сталина, где меня чуть не задавили насмерть, и, конечно же, открытие нового здания МГУ на Ленгорах, в строительстве которого я когда-то принимал участие. В старом здании МГУ на Моховой в июне 1953 из рук ректора, академика И.Г.Петровского я получил “красный” диплом. Это давало мне шанс на поступление в аспирантуру, тем более что мест в ней прибавилось, благодаря переезду в новое здание. Там я и стал учиться в аспирантуре, нашел себе замечательную жену Инну, родившую затем нашего первенца Андрея. В аспирантуру я попал на кафедру теории вероятностей и математической статистики, где мне исключительно повезло на учителей – великих математиков А.Я.Хинчина и А.Н.Колмогорова.

Великолепный педагог, Александр Яковлевич Хинчин учил меня изяществу в доказательствах, тщательности и последовательности в науке и, по сути, сделал ученого из заурядного отличника, спортсмена и общественного деятеля, каким я до того был. Академик Андрей Николаевич Колмогоров также потратил немало времени, чтобы научить меня оформлять свои выводы в виде краткой и внятной научной публикации, а затем и диссертации, которую я защитил в 26 лет.

В то время государство заботилось о судьбе выпускников вузов, так что я был распределен в п/я 1546 в Москве. Теперь я действительно могу сказать, что там мы работали над созданием грандиозной системы дальнего радиолокационного обнаружения – своего рода “глаз” оборонного щита страны. Пришлось мне, теоретику, срочно научиться работать на первых советских ЭВМ – гигантских, многотонных монстрах БЭСМ и СТРЕЛА. Программы для них писались в кодах ЭВМ и вводились с однодорожечной бумажной перфоленты. Мы создавали методы Монте-Карло для моделирования сигналов от вражеских самолетов и коварных пассивных помех, которыми американцы ослепляли в то время наши радары в Корее. Наша маленькая группа математиков – выпускников мехмата МГУ - справлялась с расчетами оптимальной обработки сигналов и их фильтрации в помехах. Помнится, первую премию я получил, доказав, что наш подход к обработке ничуть не уступает французскому, сведения о котором добыли наши разведчики.

Все шло хорошо, я был уже с.н.с., Инна работала научным редактором в издательстве иностранной литературы, но семья росла – родился второй сын, Алеша, мы жили в маленькой комнате в коммуналке, так что когда мне из Дубны позвонил Е.П.Жидков (в 1961 году – 40 лет назад!) и пригласил на работу с предоставлением трехкомнатной квартиры, мы с женой почти без колебаний решили оставить Москву.

И не жалеем об этом до сих пор!

Из 40 лет вашей жизни, связанных с Дубной, какие Вы считаете самыми плодотворными?

Как это ни парадоксально, самыми плодотворными оказывались годы, когда в силу давления моих начальников мне приходилось круто менять свою научную ориентацию. Первый раз это случилось в 1967 году, когда Н.Н.Говорун послал меня в ФРГ, изучить новую американскую ЭВМ CDC-1604 и неведомый в то время машинный язык фортран. Причем, учиться пришлось в американском же институте на английском языке, которого я тоже не знал. Научившись всему этому, я перешел в новое качество, так что М.Г.Мещеряков решил, что теперь я гожусь для создания программного обеспечения предложенного им сканирующего автомата “Спиральный измеритель”, и, несмотря на мое сопротивление, заставил меня изучать принципы управления автоматами, их калибровки и разрабатывать соответствующие алгоритмы и программы. Так я надолго попал в ЦЕРН, где плодотворная работа является залогом того, что тебе предложат ее продолжить снова.

Следующий раз наступил много лет спустя, когда я, ставши уже доктором наук, спокойно достиг пенсионного возраста и вдруг весьма неожиданно для себя получил от начальства предложение - уйти на эту самую пенсию и не мешать молодым. Это было обидно и несправедливо – я же знал так много и далеко не все реализовал из того, что - я был уверен! - так нужно Институту. Шок был силен, сказался на моем здоровье, но так стимулировал повышение активности, что результаты не замедлили сказаться. Я нашел совершенно новые применения своим идеям о робастных методах статистического анализа, то есть таких, которые устойчивы к засорению данных посторонними измерениями (от английского robust – здоровый, крепкий), увлекся применением нейронных сетей, клеточных автоматов для обработки физических экспериментов и, главное, оказался востребован как эксперт не только в своем Институте, но и других крупных физических центрах Европы и США.

Вдобавок я понял, как важно вовремя передать свою эстафету молодым, начал активно преподавать, стал профессором на физфаке Ивановского госуниверситета, а в последнее время и нашего университета “Дубна”, где читаю спецкурс современных методов обработки данных. Мне приятно сознавать, что мои ученики и поработавшие со мной молодые сотрудники эффективно трудятся в ОИЯИ, во многих институтах ближнего и дальнего зарубежья, в Монголии и США, в ЦЕРН и ДЕЗИ.

А еще, пожалуй, приятнее то, что теперь и дирекция моей лаборатории оценила мои усилия, и мне впервые за годы работы в Дубне дали весьма солидную персональную надбавку к зарплате.

Сегодня, когда широко открылись двери в научный мир, вы стали много ездить с лекциями, докладами, бываете в ведущих исследовательских и университетских центрах. Чего, на ваш взгляд, не хватает нашему Институту, если смотреть "оттуда"?

Если совсем коротко, то – денег. Средств на науку сейчас выделяется так мало, что престиж ее в глазах талантливой молодежи стремительно падает, активно идет “утечка мозгов”, главным образом, за рубеж, хотя некоторые их моих учеников, способных программистов, предпочли уйти из ОИЯИ в Москву, где нет науки, но заработки в 10-20 раз выше. Опасность в том, что этот процесс скоротечен и мало обратим. Будем надеяться, что это будет достаточно скоро понято там, наверху.

Возвращаясь к 60-м годам, нетрудно проследить в научных направлениях, которыми вы занимаетесь сегодня, как бы отголоски тех давних споров между физиками и лириками - теория вероятностей и мат. статистика напоминает о многими читанной "Теории невероятности" Михаила Анчарова, а уж теории распознавания образов и проблемы создания искусственного интеллекта и подавно уводят к тем дискуссиям, которые сотрясали стены Политехнического...

Для меня лично этого конфликта физики и лирики как-то не возникло, так как я давно уже начал фотографировать своих детей и красивые места, где довелось побывать, писать стихи и пейзажи. Жаль, времени на это остается все меньше и меньше… И одна из причин в том, что в 60-х у нас в доме не было телевизора и персонального компьютера, мы больше читали, слушали музыку, общались с детьми и друг с другом. Дубна тогда была притягательным центром для знаменитых бардов и вольнодумцев, которые любили к нам ездить запросто и петь для нас в домашней обстановке. Как-то это ушло теперь...

Замечу также, что еще А.Я.Хинчин учил меня находить эстетическое наслаждение в удачно найденном красивом решении проблемы (он так и говорил: “Решение должно быть элегантным”.). Наверное, это должно быть особенно справедливым применительно к задачам из области искусственного интеллекта.

Легко ли вам находить общий язык с вашими студентами?

В общем, да. Наверное, сказывается большой опыт общения с ними, ведь я начал преподавать еще в аспирантуре 48 лет тому назад, потом помогал повышать квалификацию в области теории вероятностей на разных курсах в Москве, потом преподавал в УКП и филиале МГУ здесь в Дубне, не говоря уже о лекционной работе по линии общества “Знание”. Я люблю рассказывать студентам о том, что сам знаю хорошо, и видеть, что им интересно, что все глаза в аудитории смотрят на меня.

Больше всего мне нравится работать индивидуально с теми студентами, которые сами ко мне пришли и попросили дать им тему поинтересней. Руководить курсовиками, дипломниками и аспирантами непросто, это требует времени и, иногда, напряженных поисков литературы и правильных путей решения, но так приятно видеть, как растет опыт и интеллект ученика, как он постепенно начинает работать с тобой наравне и выходит в самостоятельное плаванье в науке. Жаль, что столько из них, умных и даже талантливых, вынуждены уходить в коммерцию, webmaster’ы, причем чаще не в погоне за длинным рублем, а просто от безысходности и невозможности выжить на стипендию или зарплату м.н.с.

Геннадий Алексеевич, вас и вашу супругу знают в Дубне как активных лыжников, любителей дальних прогулок. Сколько, примерно, километров вы нашагиваете за год всей семьей?

Много, счет в некоторые годы шел на сотни, а с внуками и на тысячи километров за зимний сезон. Это не похвальба, это подсчитывалось в то замечательное время, когда ОИЯИ находил какие-то небольшие средства, чтобы размечать маршруты “Лыжня зовет”, развешивать на них почтовые ящики, проверять для контроля брошенные в них талончики и устраивать праздники с награждением победителей. Это стимулировало множество сотрудников Института, которых мы тогда регулярно встречали на лыжне. Наверное, можно было бы подсчитать экономический эффект этой массовости с точки зрения укрепления здоровья, повышения сопротивляемости их разным заболеваниям и меньших затрат на выплату по больничным листам, но как-то до этого уже никому нет дела.

Мы же с женой “обречены” на лыжи: она - как бывшая чемпионка Союза по лыжам среди старших школьников еще 1947 года, а я, поскольку за 40 лет в Дубне привык к нашему партнерству.

И если уж мы заговорили о семье - как она влияет на ваше творчество?

Я сразу же вспомнил, как по-разному отреагировали на известие о нашей свадьбе в 1954 году мои научные руководители. Хинчин сказал: “Ну, я вас поздравляю и могу быть теперь спокоен за вашу научную карьеру: жена – это крепкий тыл вашего быта”. Колмогоров же засомневался: “А вы не забросите учебу из-за разных любовных неурядиц?”. Сейчас, 47 лет спустя, я могу уверенно сказать: прав был Алексанр Яковлевич! Инна очень помогала мне во все трудные времена, когда у меня что-то не ладилось. Помнится, в аспирантские годы даже запирала меня в комнате: “Не выпущу, пока не напишешь главу диссертации!”. А уж если расширить ваш вопрос до творчества вообще, то она для меня до сих пор - главный поэтический стимул.

Что новенького нас ждет в связи с празднованием 45-летия Института - вопрос к вам как к активному члену оргкомитета и одному из идеологов культурной программы?

Тут я, к своему огорчению, должен сказать, что именно в дни 45-летия Института я буду в командировке в ДЭЗИ, так что моя активность сведется только на уровень простого участия в конкурсе поэтов и художников, но я все же хотел бы здесь выразить свою ностальгию по тем прекрасным временам, когда гремели и соревновались в остроумии “ДУСТ” и “Клоп”, когда мы открывали водяной феерией “Архимед”, и менее отдаленному от нас по времени представлению “Фонографа”, который, как поговаривают, еще жив, и неиссякаемый Сева Русаков собирает людей под его знамена. Давайте поддержим их!