Точка зрения

“Мы рассчитываем на понимание...”

23 октября после летнего перерыва и планово-предупредительного ремонта вышел на мощность реактор ИБР-2, до будущего лета он должен отработать 8 циклов, а за месяц до этого в ЛНФ состоялось заседание НТС, на котором обсуждалась ситуация, изложенная в коллективном письме персонала ИБР-2 в адрес пользователей реактора. Известно, что “ибровцы” неоднократно поднимали вопрос о состоянии дел на этом сложном ядерном объекте и, как правило, они бывали услышаны и дирекцией ЛНФ и центральной дирекцией. И на этом, сентябрьском, НТС присутствовали вице-директор ОИЯИ А.Н.Сисакян и главный инженер И.Н.Мешков. Было зачитано письмо – ответ директора ОИЯИ В.Г.Кадышевского, где перечислялись планируемые мероприятия по материальной поддержке персонала ИБР-2 (в этом и состояла суть обращения работников реактора).

- Наше обращение к физикам – пользователям ИБР-2 продиктовано тревогой за состояние реактора, – рассказывает один из инициаторов обращения Юрий Валерьянович Кульпин, бывший начальник службы натриевой технологии. - Он построен 25 лет назад, все чаще выходят из строя насосы, электроприборы и другое оборудование. Но стареет не только реактор. Морально-физический износ персонала – настолько существенный фактор, что об этом молчать нельзя. Средний возраст ведущих специалистов и начальников смен – за 50, есть сотрудники, которым под 60, за 60, за 70. Почему я заговорил об этом? Ведь вы можете сказать, что эта ситуация характерна вообще для российской науки и, в частности, для ОИЯИ. Но наш реактор – уникальная машина, обилие вспомогательных систем, все они должны быть “прикрыты” высококвалифицированными кадрами. И специалисты у нас уникальные, я бы сказал, “штучные”. К примеру, Служба управления защитой (СУЗ): за одну часть работы отвечает Борис Николаевич Бунин, логикой аварийной защиты занимается Николай Павлович Анцупов, а Леонид Васильевич Едунов – всей электроникой СУЗ и вибродиагностикой подвижного отражателя. Вот, например, болел Б.Н.Бунин, приехали проектанты из НИКИЭТ по поводу реконструкции реактора – обратиться не к кому. Не пойдешь же с вопросами в больницу. В механико-технологическом отделе за механическую часть подвижного отражателя отвечает один А.Ф.Зацепин, помогает ему пенсионер В.П.Воронкин. Я знаю, там страшный цейтнот. Не дай бог, заболеет Зацепин, - нет ни одного человека, который бы его заменил, а ведь сейчас в ОП ОИЯИ создается новый подвижной отражатель, забот прибавилось.

За натриевую систему сейчас отвечают два человека – я и Сергей Царенков. Когда я слег с инфарктом и он остался один, сложилось критическое положение. Раньше на этой системе работали 3 – 4 инженера, затем два. В обычном режиме работы два инженера – это нормально, но сейчас пошла реконструкция, модернизация, и объем работы вырос значительно. Специалистов очень не хватает, к нам люди не идут, особенно обидно, когда обученный и аттестованный персонал уходит. Вот пример – наша служба подготовила трех дипломников из МЭИ и МИФИ, двое ушли в службу управления, один через полтора года нашел в Москве высокооплачиваемую работу. Недавно еще один специалист службы управления реактора уволился, а другой – подал заявление.

Есть два момента, по которым к нам в дневные службы не идут специалисты, - боязнь радиации и чрезвычайно низкие оклады – в среднем 1850 рублей в месяц. Когда А.Н.Сисакян выступал у нас на НТС, он привел другие цифры, к сожалению, его не так проинформировали. Ему дали данные, что за семь месяцев средняя зарплата сотрудников ИБР-2 – 2,7 тыс. рублей. Конечно, за 7 месяцев мы получили две квартальные премии и часть сотрудников была в отпусках – тогда 2700 получается, но это вещи разовые. Нам говорят, у вас талоны спецпитания, длинные отпуска и т.д. Но ведь надо понимать, что мы работаем в особо вредных радиационных условиях. ИБР-2 часто сравнивают с другими установками, но ИБР останавливать или отключать невозможно, он работает круглосуточно и круглогодично. Нет желающих идти к нам работать еще и потому, что у нас очень сложная профессиональная подготовка: чтобы подготовить специалиста, например, в службу управления реактором, нужно, по крайней мере, 6 месяцев. Я как-то насчитал – у нас около трех десятков систем. Молодой человек после института полгода изучает инструкции, потом сдает экзамен на стажировку, потом проходит ее у наиболее опытного начальника смены, потом сдает уже экзамен на рабочее место, и его допускают к работе. Но как показывает опыт, только через два года он начинает нормально сдавать экзамены по всем системам реактора. Условия труда тоже специфические. Сменный персонал не имеет права проводить ремонтные работы, и довольно часто, если смена обнаружила какую-то неисправность или сброс мощности, ночь-заполночь – вызывают специалистов, а их у нас единицы.

Поймите нас правильно, мы не ставим вопрос только о повышении зарплаты или о доплатах, мы не козыряем тем, что ИБР – это уникальная установка и вы, мол, нам платите. Мы подчеркиваем, что реактор – это опасный объект не только для персонала, но и для Института и города в целом. В случае серьезной аварии и при наличии неграмотного персонала последствия могут быть серьезными. Мы именно это подчеркиваем.

Но вы ставите знак равенства между зарплатой людей и надежностью работы реактора?

Да, безусловно, и вот в какой степени. Сейчас для нас просто опасно уволить кого-то из сотрудников, тогда реактор может встать, и мы держим иногда просто посредственных специалистов, лишь бы выполняли определенные функции. Если бы у нас была соответствующая зарплата, на проходной, я уверен, стояла бы очередь специалистов, и мы могли бы выбрать грамотных и надежных людей. Нагрузка на квалифицированных работников большая. За два года в коллективе 5 инфарктов, масса заболеваний внутренних органов. А сейчас многие еще где-то работают (в основном, сменный персонал) – занимаются транспортными перевозками, ремонтом квартир, торговлей на рынках и т.д. Иначе просто не прокормить семью. После такого трудового дня выходят в ночную смену на реактор, уставшие, потерявшие бдительность...

Работа сменного персонала на пульте требует большой сосредоточенности, там масса лампочек, часто поступают сигналы, надо принимать решения, правильно делать операции, а человек измотан, не отдохнул... Ведь в медпункте проверяют только на трезвость, а в каком душевном состоянии человек, - никого не интересует.

А что вы предлагаете?

Мы видим, что в Институте нет четкой политики поддержки персонала ИБР, хотя разговоров на эту тему много; нет работы по подготовке кадров для реактора и материальному стимулированию молодых и квалифицированных специалистов.

Сейчас довольно активно идет работа по реконструкции реактора, но ведь это дополнительная нагрузка на службы: мы обеспечиваем и плановую работу и ведем реконструкцию. Нам кажется, что можно предусмотреть отчисления от грантов пользователей на материальное поощрение персонала реактора, как это делается в некоторых научных центрах страны, или другие кардинальные решения.

На что вы рассчитывали, обращаясь к физикам ЛНФ?

Мы рассчитываем на понимание того, что мы работаем на ядерно-опасном объекте. Присутствовавший в сентябре на НТС лаборатории А.Н.Сисакян сказал, что дирекция не может значительно поднять нам зарплату по отношению к другим подразделениям Института, так как будет серьезный прецедент, – почему ИБРу подняли, а нам нет. Такая аргументация нам непонятна. Нельзя все время действовать по принципу русской поговорки: “пока жареный петух не клюнет”. К сожалению, создается впечатление, что наше обращение к ученым-физикам ЛНФ – это “глас вопиющего в пустыне”: никто из них и из дирекции лаборатории даже не выступил на НТС.