Триумфы, трагедии и будни атомной эпохи

К итогам второго международного симпозиума

На титульном листе изданного в 97-м году увесистого первого тома трудов дубненского симпозиума номинальной расшифровке исходной аббревиатуры “ИСАП-96 – HISAP’96” - “История Советского атомного проекта (40-е – 50-е годы)” – предпослана знаковая формула: “Наука и общество”. Второй симпозиум – “HISAP’99” – принял для своего устоявшегося названия толкование, существенно расширенное географически и тематически: “History of Atomic Projects of 50’s: Socio-Political, Enviromental and Technical Lessons Learned”, что, по-видимому, следует перевести так: “История атомных проектов в 50-е годы: опыт усвоения социально-политических, экологических и технологических уроков”.

И действительно, на этот раз разговор не ограничивался лишь Советским атомным проектом и прояснениями либо толкованиями его истории изнутри или извне. Были доклады, посвященные и американскому, и английскому, и немецкому и даже японскому атомным проектам. Но к тому же существенно расширился тематический спектр выступлений. Состоялся еще один мощный информационный прорыв, быть может, менее впечатляющий, чем в Дубне, когда наши зарубежные гости были поражены мерой нашей открытости. Но и в этот раз обилие и полнота сведений, представленных российскими участниками симпозиума, безусловно превосходила информацию от наших зарубежных коллег. Более того, меня не оставляло чувство какой-то их зажатости, на фоне нашей открытости, что, кстати, и подтвердилось въяве в разговоре с участницей английской группы, которая рассказала, что ее инструктировали – что можно, а что нельзя рассказывать. Правда, ее учреждение подчинялось военному ведомству. (Вот парадокс – или мы самая засекреченная на свете страна, или – если разрешили да накипело – уж так рванем рубаху на груди, что все и выложим в один присест!)

Однако давно пора перейти к упорядоченному изложению того, что происходило, - по крайней мере наиболее интересного. Ядро программы было сконцентрировано на решающих событиях второго ядерного десятилетия – на разработках водородных бомб и на первых усилиях по контролю за гонкой вооружений и по использованию ядерных технологий в мирных целях. Как в Дубне, и на этот раз среди выступающих было немало именитых ветеранов – участников ядерных программ 50-х годов. Но даже они отнюдь не ограничивались “эмпирикой атомного летописания”, как бы драматичны ни были описываемые события, - но пытались осмыслить многие насущные социальные проблемы. Ибо уже 17 процентов добываемой в мире электроэнергии поставляют АЭС, но Чернобыльская рана не заживает. И это только одна из многих доставшихся нам в наследство антиномий побед и расплат атомной цивилизации.

Итак, первый день начался с приветственных речей Гордона Мак-Доналлда, директора IIASSA, Евгения Велихова, Президента РНЦ “Курчатовский институт”, Розы Готтмоллер, помощника Секретаря США по энергии, и Льва Рябева, замминистра России по атомной энергии, которые естественным образом подвели разговор к повестке первого дня, – советская и американская атомные программы в 50-е годы, расширение ядерного клуба, холодная война и продвижение к ядерному паритету.

Первым докладчиком был Л. Рябев, который рассказал о начале Советского атомного проекта и его развитии в 50-е годы и представил новые документы, связанные с 50-летием взрыва первой советской атомной бомбы. В его докладе было очень много интересной и новой для меня информации. Приведу наиболее впечатляющие факты. Только по атомной бомбе в архиве Молотова находится 12 тысяч документов и чертежей - в основном, данные разведки, в частности, полная конструкция плутониевой и урановой бомб. С августа 45-го по 49-й годы было проведено около 100 заседаний и принято около 1000 постановлений. Сталин очень плотно следил за всем, и на многих документах есть его пометки. Стиль был крайне жесткий. Энтузиазм работал рука об руку со страхом. Славский сказал как-то Рябеву, что за время ожидания в приемной у Берии все, что ниже пояса, становилось мокрым. Но дело двигалось гигантскими темпами: в 1946 году на урановых рудниках у нас работало 4, 2 тыс. человек, а в 1950-м – 224 тысячи.

Большое впечатление на всех произвела демонстрация видеообращения Эдварда Тэллера к участникам симпозиума. Приехать сам он не смог – 91 год. Вкратце его довольно пространную речь можно свести к двум основным тезисам: во-первых, надо загнать все реакторы под землю (заметим в скобках, что такой же точки зрения придерживался и А. Д. Сахаров). Он настоятельно повторял, что будущие реакторы должны быть такими, чтобы полностью исключить возможности катастроф, ибо люди настолько изобретательны в своих ошибках, что просто невозможно предусмотреть, какую же именно может совершить человек, - поэтому надо непрерывно работать над совершенствованием системы защиты. Второй тезис Тэллера: следует интенсивно расширить исследования по использованию атомных взрывов для защиты Земли от крупных астероидов. Аргументацию этого утверждения он заключил так: “мы не должны быть такими же, как динозавры, чтобы, как при них, 65 миллионов лет назад, погибло 95 процентов всего живого”.

Очень интересным был доклад нынешнего фиановца Льва Феоктистова, который с нескрываемой обидой и ревностью говорил о том, что все лавры по водородной бомбе достались Арзамасу, а в действительности там в 55-м году изготовили лишь опытный образец, хотя в том же году он с его коллегами на Урале начали готовить и запустили в производство серийный вариант, за что и получили Ленинскую премию. Все оснащение подводных лодок атомным оружием, артиллерийские атомные снаряды и противоракетная ядерная оборона – все это пришлось на Челябинск. Из общего числа зарядов в армии около 2/3 – из Челябинска-70. А численность персонала там была в три раза меньше, чем в Арзамасе. Они провели десятки взрывов 150 килотонновых бомб. В 61-м году, когда Советское правительство решило возобновить испытания, у них шли работы по миниатюризации заряда. Но пришлось взорвать в атмосфере две бомбы по 50 мегатонн. Однако пошли слухи, что у американцев появилась супербомба, и тогда изготовили в одном экземпляре бомбу на 100 Мт. Узнав об этом, Сахаров приехал в Снежинск и уговаривал их не проводить испытания, но испытание провели, и после этого у Сахарова изменилось отношение к проекту. Интересен также был рассказ Феоктистова о том, как пробурили нефтегазовую скважину, и возник огромный мощный столб горящего газа. В течение многих дней никакие способы тушения не помогли. И тогда по направлению к этой скважине прорыли косой тоннель и в жутких условиях, при температуре, близкой к 100 градусам, заложили туда ядерный заряд и взорвали. А столб продолжал гореть, и сердце у всех екнуло. Но потом горючее истощилось – ствол перекрыли. Челябинцам приходилось проводить еще много атомных взрывов по заявкам геологов-разведчиков.

О своем видении истории разработок оружия в рамках САП говорил Герман Гончаров (г. Саров, ВНИИЯФ).

Джон Николлс из Ливерморской лаборатории рассказал о самых первых попытках получения управляемого термояда (1950 – 1962). Английский вклад в разработку термоядерного оружия обсуждался в докладе Лорны Арнолд и Кэтрин Пайн (Министерство обороны Великобритании). О коллаборации США и Англии в 1954 – 1960 гг. рассказали англичане Дж. Симпсон и Дж. Бэйлис из Саутгемптоновского университета. Здесь новой для меня была полная информационная асимметричность – то упорство, с которым США не посвящало англичан в свои наработки: только в середине 58-го года было достигнуто действительное соглашение о создании рабочих групп по разным направлениям. Толчком к нему, как полагает докладчик, послужил запуск советского спутника в октябре 57-го. Впрочем, такую же осторожность проявляли и наши руководители по отношению к Китаю. Как указал в своем докладе, посвященном анализу ядерного аспекта в советско-американских и советско-китайских отношениях в период холодной войны, известный американский историк атомной эпопеи Дэвид Холлоуэй, Хрущев даже не допустил Чжоу-ень-Лая на испытательный взрыв: опасались, что если мы передадим бомбу Китаю, то США поступят так же с ФРГ.