История ускорителя – в судьбах ветеранов

“Как молоды мы были...”

“Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд неподкупный знаком...”. И слова, и настроение этой песни-воспоминания удивительным образом резонировали с чувствами ветеранов Лаборатории ядерных проблем, собравшихся за круглым столом в мае 1999 года, чтобы вспомнить атмосферу первых дней запуска самого большого в мире ускорителя, первых экспериментов на нем, первых проб и ошибок, первых научных результатов. Фрагменты воспоминаний ветеранов, записанных на магнитофонную пленку, публикуются в этом номере.

Ю. Н. Денисов: Я приехал сюда в октябре 1950 года на преддипломную практику. Ускоритель уже работал, и уже готовилась его реконструкция с 5 на 6 метров. Было очень интересное начало. Я попал в сектор М. Ф. Шульги, очень интеллигентного ленинградского ученого. В первый же день он поставил передо мной задачу – измерение магнитного поля при помощи ядерного магнитного резонанса. На этом я защитил дипломную работу, а потом кандидатскую и докторскую. Вот какие глубокие подходы были заложены в его понимании развития науки. Поэтому мои первые воспоминания – это встреча с такими людьми, звездами науки. И весь климат в городе, тогда это был не город, а маленький поселочек, был пронизан высоким интеллектом, и это, наверное, повлияло в конце концов на всю атмосферу в коллективе на долгие годы. Сначала в ГТЛ, а потом в ЛЯП. Так формировались и отношение к науке, и человеческие взаимоотношения в нашей лаборатории. Он, этот климат, и с самого начала был особый, и сохраняется до сих пор. Это очень заметно.

В. П. Дмитриевский: У меня работа начиналась еще в Москве, в Курчатовском институте, в 1948 году. Мы выясняли, работает или не работает принцип автофазировки, Соответственно, в Курчатовском институте был маленький циклотрончик, примерно 20-сантиметровый, на его основе был сделан фазотрон. Это была группа Мещерякова, в которую я пришел еще студентом. А здесь, в Дубне, я появился в том же 1948 году, здесь уже построили первый корпус, монтировался магнит, многое уже было сделано. Хорошо запомнился М. Г. Мещеряков. В это же время в Америке заработал 184-дюймовый фазотрон. Эти материалы уже были опубликованы. Но М. Г. считал: Беркли – это Беркли, а мы должны сами научиться. Ведь, если что-то опубликовано, к примеру, в статье, это еще не значит, что это можно повторить.

А. А. Тяпкин: Я приезжал сюда как командировочный – из института Курчатова, из лаборатории № 2. Первый раз – в 1949 году перед дипломом привез меня М. С. Козодаев. Если создание ускорителя – это была всесоюзная стройка, и достижения были мирового масштаба (такого ускорителя с такой энергией нигде в мире не было), он был построен и запущен в короткий срок, то физика высоких энергий для всех была делом новым. Мы были, как котята, причем, все. И наши руководители тоже. Но была атмосфера – свобода действия. И то, что выросли такие экспериментаторы, как Б. С. Неганов, - это могло быть только при такой атмосфере.

Б. С. Неганов: В первый же месяц, через год работы ускорителя, Мещеряков запрятал нас в камеру, там надо было выкладывать свинцовый пи-мезонный канал, ставить эмульсии. Ну, а потом мы начали первыми осваивать сцинтилляционные счетчики в Институте, штучная работа, первые изделия. Так началась сцинтилляционная техника, очень успешно научились измерять сечение. Вот Лев Маркович Сороко активно в этом участвовал. Надо было все подвесить, определить в абсолютных единицах и определить частицы, число актов, абсолютный ток ускорителя. Мы с Львом Марковичем делали измерения Фарадея, надо было учесть массу поправочек. Но то, что мы тогда закалибровали, за полвека никто не исправил. Точность, которая тогда была достигнута, думаю, и сейчас не лучше…

Л. М. Сороко: Как физик я приехал в Дубну 22 июня 1949 года, а в штате с 15 марта 1949 года, с того времени, когда все хозяйство Мещерякова было выделено из лаборатории N 2 в самостоятельную организацию, впоследствии названную Гидротехнической лабораторией. Конечно, та физика, которая становилась здесь, в Дубне, имела предшествующую историю, и в этом плане здесь, я считаю, главную роль сыграл М. Г. Мещеряков. А об “объекте” на Волге я услышал, когда здесь был на практике как дипломник в 1947 году. На преддипломной практике я оказался у Мещерякова, он поставил вопрос так: есть ускорительное дело, а есть физика. Я начал заниматься физикой. Это были серьезные исследования, которые группа Мещерякова проводила на ускорителе Неменова. Отличительная особенность Мещерякова – он не заставлял молодых сотрудников проходить стадию мытья пробирок. Если у тебя были идеи, ты был готов работать, он давал тебе самую трудную работу, но и спрашивал соответствующим образом. Вот эта его особенность и послужила тому основой, что мы, физики, окончившие МИФИ, получили базовую подготовку для начала работ на ускорителе…

Н. Т. Грехов: Перед нашей службой была поставлена задача: во-первых, обеспечить секретность того, что здесь было построено; во-вторых, обеспечить секретность в отношении работников на данном объекте; в-третьих, обеспечить секретность того, что делается. И, конечно, жители ближайшей округи проявляли большой интерес к этому месту. Никакой информации, что здесь за объект, народ не узнал. Года через полтора окружающим стало известно, что вывозится продукция? Какая? Как? Раз в неделю на легковых автомобилях. Поскольку под усиленной охраной – значит, важная и секретная. Усиленно охранялась лаборатория. Заборы были обнесены колючей проволокой, установлены посты – часовой, рядом с ним собака. Было всего два случая проникновения через забор. Один “нарушитель” был убит, и не удалось узнать, зачем он пытался проникнуть (это оказался заяц-русак), второй перебрался через забор, но часовой остановил. Это был человек, вернувшийся из заключения, он собирал милостыню, набрал большой мешок, и когда возвращался, заблудился…

А.Т. Филиппов: Первый раз я приехал в Дубну с Тяпкиным, Синаевым и другими вместе с Козодаевым. Он нас агитировал здесь поработать. Добрались сюда, дело было на Пасху, дорога была плохая, начали работать. Здесь у нас была камера Вильсона, магнита не было, он находился в институте Курчатова. Поставили мы ее сюда, чтобы использовать рассеянное магнитное поле ускорителя. Фон был большой, работать было трудно, работу мы так и не сделали, но поработали хорошо. А в 53-м году нас окончательно перевезли сюда. Конечно, первое время мы были недовольны тем, что нас, помимо нашей воли, буквально насильно, сюда направили. Наш коллектив использовал все доступные тогда средства – обращение к зам. министра, к министру, к Курчатову, но нам сказали: “Не переедете добровольно, тогда…”.

А.Т. Василенко: Пришел в лабораторию в 1954 году. Уже ускоритель работал, приехал с Урала молодым специалистом, и буквально с первых шагов столкнулся с той особенностью атмосферы, о которой уже говорилось, - необычайная доброжелательность, взаимоподдержка и отсутствие прессинга. Вот, приходит молодой специалист, еще совсем необстрелянный, который ничего еще по сути не имеет, кроме диплома, в конструкторское бюро, и благословляет его Николай Иванович Фролов… А прием исключительный, как будто пришел в свою родную семью…

Что было – то было. Конструктора всегда работали на физиков, взаимоотношения были исключительные и не только с учеными, но и с мастерскими. Было слово “надо”. Никто никого не подгонял. Возможности были тогда ограниченные, оборудование простое, скромное. Но, тем не менее, делали очень тонкие и сложные вещи. Никогда вопрос так не ставился – не хватает того и того, наверное, не получится. Надо - значит будем думать, искать решение. Думали все – думали конструктора, ученые-физики. Думали рабочие. И создавали. Электронную модель ускорителя, который теоретически нельзя было сделать, - сделали.

Что было – то было. Так работали. Почему? Да потому, что была общая атмосфера важного дела. Искали решения, а когда их ищешь – они приходят, даже тогда, когда, казалось бы, сделать нельзя. Вот это я хотел бы особенно отметить. Начинали с простейших вещей – вертушка-подставка и т. д. А потом более сложные вещи. Вывод пучка в ферромагнитный канал. Дальше больше, вплоть до того, что стали создаваться по сути промышленные установки - пропановая 200-литровая камера и другие полностью родились от идеи до воплощения. И, наконец, – ускорители.

Наш коллектив жил интересной, замечательной жизнью. Вот я сейчас пенсионер, ушел, как говорится, в запас. Но у меня нет такого чувства, что я зря прожил свою жизнь. Наоборот, я считал, что всегда был на передовом крае чего-то интересного, необычного. И есть полное удовлетворение, что жизнь прожита правильно.

В. И. Смирнов: У нас сейчас праздник – снова после долгого перерыва заработал ускоритель. К сожалению, есть дефекты. И меня поразило, что старые кадры, которые пришли на работу в 50-е годы, все те же - например, электромонтер Александров, несмотря на ночное время, выходные, сидит часами, делает резервные блоки. У людей старой закалки сохранился тот задор, ответственность, которые были заложены в те давние годы. Вот это меня радует. Все службы, в том числе и энергетики, представляли одно целое. Мы не считались ни со временем, ни со своими личными интересами во время обслуживания этого уникального сооружения – ускорителя.

О. В. Савченко: Что было необычного в то время? Какая-то неограниченная свобода поиска. Можно было выдвигать идеи, докладывать, их серьезно обсуждали, могли отвергнуть, могли принять. И если принимали, то обеспечивали ресурсами. Мне повезло с самых первых дней. На волне атомного проекта возникли такие оазисы, как Дубна, где была максимальная свобода научного поиска. Это было необходимо, иначе ничего бы не получилось. И было хорошее финансирование. И у меня, и у моих коллег была уверенность, что мы занимаемся очень важным и нужным делом для страны, для науки.